Вдохновляясь эстетическими деформациями Френсиса Бэкона, художник визуализирует не агонию, а секунду до нее, когда мышцы тела еще не получили импульс от мозга и, может быть, никогда не получат, поскольку внимание направляется не на внешний облик формы, а как бы сквозь нее, глубже визуальных очертаний. Его объекты раскрыты, словно коконы цикад, и видимую пустоту предлагается наполнить своим эмоциональным содержанием. В этом плане Мельников действует максимально тактично, уместно и эстетически безупречно.
Второй маркер его вдохновения — Рубенс. Пышнотелые барышни. Но в первую очередь речь здесь идет о телесных трансформациях, а не о безупречных формах. В руках Мельникова даже маленькие путти «мутируют» в маленьких карликов, по духу близких не к гедонистической традиции барокко, а к трактовке детей во времена Средневековья.
Существенный вектор творческого наследия художника — апроприаторские цитаты. Те же надувные собачки Кунса, сохранившие хрупкость даже в металле, поскольку получили свою долю взрывчатки. И опять-таки никакой пошлости, все сдержано и точно. Эстетика — и ничего кроме эстетики (к вопросу о том, может ли работа непрерывной деформации выглядеть красиво).
Работает Вильгений Мельников в своей резиденции близ Петербурга, в деревне Хвойное. У него свой интересный метод работы с материалом: на полые металлические фигуры он воздействует определенной мощностью. Какие-то формы раздуваются, с другими он работает через гидровзрыв, третьи пускает под пресс. Идея — разорвать, сохраняя все неровности и неправильности этого травматического опыта. Металл он тоже, к слову, почти никак не красит: сохраняет природную материю, покрывает специальным составом, запускает химическую реакцию прямо на поверхности объекта, играет на контрастах прочности и хрупкости, иллюзии и реальности.